В современной политике понятие «гибридная война» приобрело необыкновенную популярность. Практически любой военный конфликт комментаторы спешат объявлять «гибридным», подобно тому, как двадцать лет назад в моде было другое понятие – «асимметричные войны». Единого определения понятия «гибридная война» при этом не существует. В самом общем смысле оно означает вид враждебных действий, при котором нападающая сторона не прибегает к классическому военному вторжению, а подавляет своего оппонента, используя сочетание скрытых операций, диверсий, кибервоздействия, а также оказывая поддержку повстанцам, действующим на территории противника. Такие войны, как подчеркивают американские исследователи, могут вестись в мирное время (то есть без формального объявления войны) и даже без полноценных боевых действий.
Понятие «гибридная война» можно было бы считать очередной «игрой ума» экспертов в США, если бы не один важный момент: в современной англосаксонской политической теории понятие «гибридная война» стало устойчиво соотноситься с действиями России. Американские исследователи и журналисты буквально забросали эфир штампами о том, что «Москва ведет гибридную войну» во время конфликтов как в Сирии, так и на Украине. Более того, в американской политической науке было изобретено понятие «доктрина Герасимова»: вольный пересказ статьи начальника Генерального штаба Вооруженных Сил России генерала армии В.В. Герасимова «Ценность науки в предвидении» (2013 г.), которую американцы соотнесли с концепцией «гибридной войны». Получилось, что Россия готовит «гибридные войны» против других стран, в то время как США и их союзники – защищают от них другие страны.
Но разоблачить этот пропагандисткой миф просто. Достаточно поставить под сомнение идею оригинальности «гибридных войн» – и ситуация изменится. Так называемые «гибридные войны» существовали испокон веков, и то, что мы видим в наше время, скорее не аномалия, а всего лишь возвращение существовавших в прошлом реалий.
Для начала условимся: мировая история не ограничивается ни ХХ, ни ХIХ веками: с точки зрения современной науки история человечества насчитывает около пяти тысяч лет. На этом фоне эмпирический материал двух последних веков – не более чем очень малая доля истории, часть каких-то масштабных (хотя и не до конца осознанных нами) процессов. В этой связи противопоставлять «классические» войны – «неклассическим» или «гибридным» – вряд ли корректно, войны последних полутора-двух веков не могут быть выше войн всей предшествующей мировой истории.
Гораздо перспективнее типология войн, намеченная немецким военным теоретиком Карлом фон Клаузевицем. Еще в начале XIX века он выделил два типа войн – тотальные и ограниченные. Они, по мнению К. фон Клаузевица, отличались друг от друга не количеством погибших и не масштабом военных действий, а эталоном победы, теми политическими целями, которые преследовали в них противники. Цель тотальной войны – уничтожение противника как политического субъекта; цель ограниченной войны – принуждение противника к выгодному для победителя компромиссу. В первом случае эталоном победы выступает капитуляция неприятеля; во втором – заключение почетной сделки, более выгодной для победителя и менее удачной для побежденного.
Соответственно, отличается и технология ведения этих двух типов войн. Тотальные войны носят в себе идеологический заряд: стороны понимают противоборство в категориях борьбы «добра» и «зла». Ограниченные войны, как правило, неидеологичны: здесь преобладает геополитическое соперничество. В тотальных войнах стороны делают ставку на большую «народную» армию; в ограниченных – на небольшие когорты профессионалов. Образно говоря, для сокрушения противника нужны большие батальоны, а для принуждения его к компромиссу – меткие стрелки.
Абсолютное большинство войн в истории были войнами не на уничтожение, а на сделку. Из периода последних четырехсот лет тотальными были две мировые войны в XX веке, наполеоновские (с их прологом в виде войн французской революции), Тридцатилетняя война XVII века. Региональные тотальные войны шли в XIX веке в Западном полушарии, самыми известными из которых стали Гражданская война в США (1861-1865) или Парагвайская война (1864-1870). Остальные войны велись на заключение сделки: более удачной для победителя и менее удачной – для побежденного. Победа в конечном итоге оказывалась как бы не вполне победой, а поражение не вполне поражением, если рассуждать по меркам победы в тотальных войнах.
Классический пример – Крымская война (1853-1856). Отечественные и английские историки ломают копья о том, кто победил, а кто проиграл в той войне. На первый взгляд война закончилась неудачей для России: она лишилась права иметь Черноморский флот и крепости, передала устье Дуная Молдавскому княжеству. Однако скептики возражают, полагая, что картина была несколько иной. Права строить флот и крепости так же лишилась и Османская империя, т.е. обе стороны просто нейтрализовали Черное море. Османская империя закрывала при этом проливы для ввода военных кораблей нечерноморских стран, что было более выгоднее России, чем режим Лондонской конвенции 1841 года. Ну а устье Дуная Россия передала не врагу, а союзнику – Молдавскому княжеству, закрыв Австрии выход в Черное море. Очевидно, что в войне с неопределенным результатом с обеих сторон есть недовольные заключенной сделкой.
Другой пример – Семилетняя война (1756-1763). Историки много писали о поражении Франции, поскольку Великобритания отобрала у нее Канаду. Но это только на первый взгляд. По итогам той войны Франция сделала своими младшими партнерами Испанию и Австрию, что лишь укрепило ее положение «почти гегемона» Европы. Вопрос о том, что дороже – Канада или франко-австрийский союз – до сих пор делит историков на разные лагеря при оценке победителей и побежденных.
Третий пример – многострадальная Русско-шведская война 1788-1790 годов. Завершивший ее Верельский мир 1790 года признал незыблемость довоенных границ, то есть «боевую ничью». Однако как русские, так и шведы считают ее итоги своей победой. В нашей стране эта война считается победой, коль скоро Россия в условиях Русско-турецкой войны смогла отразить наступление Швеции на севере. А шведы считают ее своей победой, коль скоро им удалось уничтожить в Роченсальмском сражении русский гребной флот. Ничейный результат можно трактовать по-разному – было бы желание объявить его победой.
«Гибридные войны» – это просто один из видов ограниченной войны, в которой широко используются три компонента: отсутствие четкой грани между войной и миром, широкое использование иррегулярных формирований, информационное воздействие на противника. Однако все эти компоненты – не изобретение нашего времени. Они были неотъемлемой частью большинства войн предшествующих эпох и просто получили новое название в современной военной стратегии.
Вся теория «гибридных войн» создавалась, по сути, на основе опыта европейских «кабинетных войн» второй половины XVII-XVIII веков. Еще в конце 1950-х годов американские эксперты Генри Киссинджер, Роберт Осгуд и Герман Кан разработали концепцию «ограниченной ядерной войны». Она исходила из возможности ограниченного применения ядерного оружия (ЯО) на одном или нескольких театрах военных действий (ТВД). Такая война, по их мнению, предполагала бы:
Теоретики «ограниченной ядерной войны» открыто обращались к наследию раннего Нового времени. Генри Киссинджер призывал обратить внимание на две особенности войн Людовика XIV:
1) ограниченное применение силы для выполнения определенной политической задачи;
2) стремление максимально не затрагивать гражданское население военными действиями.
Р. Осгуд полагал, что опыт «войн за наследство» XVIII века может быть полезным в ядерную эпоху: ограниченное применение тактического ЯО вынудит противника сесть за стол переговоров.
На отсылке к кампаниям XVIII века строилась и концепция американского теоретика Германа Кана. Предложенные им понятия «эскалационный контроль» и «эскалационное доминирование» означали, что противник, увидев демонстрацию американского превосходства, пойдет на переговоры, а не превратит ограниченное столкновение в тотальную войну (как, собственно, это и было в войнах XVIII века). Указанные наработки легли в основу принятой в 1961 г. американской концепции «гибкого реагирования».
Еще дальше пошел британский военный теоретик Бэзил Генри Лиддел Гарт. По его мнению, состояние «ядерного пата» между сверхдержавами делает возможными опосредованные войны на периферии. Будущая стратегия должна, по его мнению, быть нацелена не на «уничтожение» противника, а на получение от него конкретных уступок. Последние выступают как бы частью общего плана игры: изменение по ходу борьбы намерений противника в рамках утверждаемого – с допущением минимальных корректив – статус-кво (по логике: мы говорим, что нанесли поражение Северному Вьетнаму, но подразумеваем, что нанесли стоящему за его спиной СССР). Война стала превращаться в схватку с передовым отрядом противника, и не обязательно использовать ядерное оружие: ее можно выиграть небольшими, но очень хорошо подготовленными силами. Эти положения и стали основой американской стратегии ведения конфликтов на основе высокоточного оружия и профессиональных воинских контингентов.
Отсылка к войнам XVIII века была не случайной. Англосаксонских теоретиков ограниченных или «неоклассических войн» привлекали в них три компонента.
Во-первых, большая их часть была ограничена по целям. Основной задачей было не уничтожение противника, а его принуждение к компромиссу.
Во-вторых, в войнах раннего Нового времени четко нормировалось применение силы. Выбирался определенный ТВД, на котором велись войны между державами, и при этом война вполне могла не затрагивать их территорию. Четко действовала своего рода негласная конвенция между державами: воевать в пограничных территориях и не затрагивать друг друга.
В-третьих, для войн этого периода было характерно отсутствие сплошного фронта и относительно редкие столкновения войск. Стороны, по сути, давали одно генеральное сражение один раз в 5-7 лет, тщательно готовясь к нему.
В-четвертых, в войнах раннего Нового времени великие державы часто действовали за спиной других стран. Шведский король Карл XII и его соперник русский царь Петр I вели Северную войну (1700-1721) во многом на территории Речи Посполитой, поддерживая те или иные группировки польских магнатов. Для сокрушения Саксонии (союзника России и Австрии) французы в 1720-х годах подняли и вооружили на свой манер Пруссию. Аналогично Версаль активно подталкивал Швецию и Османскую империю к войнам с Россией, чтобы отвлечь последнюю от поддержки Австрии в Европе.
В-пятых, «войны за наследства» велись, как правило, небольшими профессиональными армиями. Они не затрагивали не только территории, но и основное население противника. Именно в XVIII веке (век Просвещения) закрепились представления о недопустимости «варварства» – неоправданного использования силы против мирного населения («некомбатантов»). Примечательно, что эти представления начинали исчезать с победой идеологии шовинизма в 1870-х годах, с ее требованием покарать весь народ, а не правительство противника.
В-шестых, французская дипломатия хорошо освоила технологию «дворцовых переворотов». Сегодня мы говорим с иронией, что в США нет «цветных революций» потому, что там нет американского посольства. Триста лет назад таким же трюизмом были слова «там, куда прибыл французский посол, следует ждать переворота». Установление дружественных Версалю режимов в германских государствах, Швеции, Речи Посполитой, Османской империи и даже России становилось прологом к началу большой войны.
«Войны за наследство» на удивление напоминали тот тип гибридных войн, который формируется на наших глазах. Их прологом становился кризис государственности определенной страны. В ней, как правило, действовали несколько политических группировок со своими вооруженными формированиями. Каждая из этих групп имела покровителя в лице великой державы и в определенный момент обращалась к ней за помощью. Соперничающие державы вводили войска на территорию подобной страны, ведя боевые действия только на ее территории – в крайнем случае, дополняя их силовыми демонстрациями на других ТВД.
Теория «гибридных войн» просто дополняет эти наработки англосаксонских исследователей. Френк Хоффман предлагает уточнение: в «гибридных войнах» асимметричная компонента имеет решающее оперативное значение на поле боя, в отличие от обычных войн, где роль асимметричных игроков (например, партизан) состоит в отвлечении сил противника на поддержание безопасности в удалении от ТВД. Но это – не более чем пересказ идей Лиддел Гарта из его стратегии непрямых действий. Идею «ассиметричной компоненты» британский военный теоретик вновь возводил к войнам XVII века, когда иррегулярные формирования наемных армий швейцарцев или немецких князей играли решающую роль на поле боле. Аналогично Джон МакКуен определяет «гибридную войну» как «комбинацию симметричной и асимметричной войн», что вновь заставляет вспомнить и размышления Клаузевица о комбинации военного и политического в войнах XVIII века, и о размышлениях Лиддел Гарта о локальных войнах с использованием иррегулярных и экспедиционных сил.
Во Франции XVIII века выдающийся маршал Луи де Ришелье писал именно о такой ситуации: мы говорим о занятии Голландской крепости, а подразумеваем, что поражение наносится всей Голландии. Иными словами, цель войны сводится к тому, кто займет тот или иной приграничный город и продиктует свои условия противнику. Описанная Ришелье модель воспроизводится и в современных войнах. С начала XXI века на наших глазах разворачиваются все более интенсивные ограниченные войны, которые ведут к более крупному военному конфликту.
В публикациях о «гибридных войнах» мы часто можем встретить идею, что в отличие от «классических войн» в них нет прямого объявления войны. Однако процедура обязательного объявления состояния войны была введена в международном праве только Гаагской конвенцией 1907 года, чтобы вступили в действие нормы международного гуманитарного права. Образ, когда посол одной державы вручает ноту министру иностранных дел другой, – это, строго говоря, всего лишь картинка 1914 года. Многие войны начинались без процедуры их формального объявления.
В XIX веке, например, война начиналась или с манифеста монарха, или с его воззвания к армии. В средневековой Европе война могла начинаться с молитвы монарха и выдачи ему знамени хранителем – духовным лицом. Крестовые походы начинались с благословения Римским папой крестоносцев (само понятие «крестовые походы» появилось только на их исходе в XIII веке – до этого Папа благословлял экспедиции или паломничество). Иногда войны начинались и вовсе без какого-либо объявления, а с вторжения вражеского отряда или войска на территорию противника. В этом смысле заявления президентов о начале какой-то военной операции вполне соответствуют практике объявления войн в прошлом.
Политологи нередко говорят о том, что в современном мире возникли промежуточные состояния между войной и миром. Но такие состояния были нормой в относительно недавнем прошлом. В войнах раннего Нового времени сражения происходили раз в несколько лет: остальное время стороны или вели мелкие стычки, или пытались вести переговоры. Например, о знаменитой Второй Северной войне (1700-1721) мы помним битвы под Нарвой (1700), Полтавой (1709), Гангутом (1714) и Гренгамом (1720). Французы и англичане помнят о Войне за испанское наследство (1702-1714) битвы при Мальпоаке (1709) и Дененне (1712). А что было между ними? Бесконечные маневры и переговоры о заключении сделки.
Более того: многие войны прошлого на самом деле сконструированы потомками. Когда, например, мы говорим «Столетняя война», то должны понимать: для современников такого понятия не было. У них были три различные войны – Эдвардианская, Каролингская и Ланкастерская, которые историки XVIII-XIX веков объявили одной единой войной. Аналогично – для современников не было никаких «Итальянских войн»: это понятие опять-таки придумали много позже, объединив серию войн и конфликтов в Западной Европе 1494-1558 годов. Современники не объявляли друг другу Тридцатилетнюю войну: это понятие появилось уже после ее окончания.
Классическим примером такой же ситуации была Столетняя война (1337-1453). Она началась не с ее официального объявления, а с выдвижения королем Англии претензий на французский престол. В ходе войны стороны несколько раз заключали перемирия и подписывали мирные договоры, после которых вялотекущие военные действия снова возобновлялись. Сама война завершилась в 1453 г. не заключением мирного договора, а взятием французами города Бордо – оплота английских владений на юге Франции. Победа французов была как бы не вполне победой, коль скоро в руках англичан оставался порт Кале, а английские монархи носили титул «король Англии и Франции» до 1802 года. А для англичан так называемая Столетняя война переросла в Войну Алой и Белой Розы, в которую вмешивались французы до конца 1480-х годов.
Другой пример – Итальянские войны (1494-1558). На самом деле это понятие объединяло в себя восемь различных войн по составу участников и их целям. Первые из них были походами французских королей на Апеннинский полуостров и их борьбой с королями Арагона (Испании в то время еще не было – она появится только по итогам этих войн). Затем эта борьба переросла в войну Франции с объединенной империей Габсбургов, причем на стороне Франции выступали Османская империя и немецкие протестантские князья, а на стороне Габсбургов – англичане. Для современников здесь не было грани между войной и миром. С одной стороны, враждующие стороны постоянно подписывали мирные договоры и тотчас возобновляли войну. С другой – военные действия шли в основном на Апеннинском полуострове и в центре Германии, так что население Франции и Кастилии поколениями даже не видели этих войн.
Мы часто думаем, что живем в новую эпоху. Но мы не знаем, как назовут наше время далекие потомки. Вполне возможно, что они, например, назовут все наше время одной большой русско-американской войной, а Корею, Вьетнам, Афганистан, Грузию и Украину будут рассматривать как поля ее сражений. Да и мировые войны XX века американские политологи уже сейчас все чаще обозначают «Третьей Тридцатилетней войной» (1914-1945), называя наполеоновские войны Втрой Тридцатилетней (1789-1815), а Тридцатилетнюю войну XVII века – Первой Тридцатилетней (1618-1945). Все наши «гибридные» и «асимметричные» войны – не более чем возвращение к старой практике ведения войны.
Сторонники войн обычно приводят четыре аргумента для доказательства их оригинальности. Однако на практике данные аргументы не выдерживают критики.
Первый аргумент – «гибридные войны» могут вестись без военных действий или с ограниченным применением силы. Однако история знает подобные примеры на протяжении многих веков. Историк сразу вспомнит так называемую «странную войну», которую Великобритания и Франция вели против нацистской Германии с сентября 1939-го по апрель 1940-го. В это время англо-французские и немецкие армии стояли друг против друга по так называемой немецкой пограничной «линии Зигфрида», а стороны практически не вели военных действий: были только редкие стычки на море. Дипломаты искали пути к заключению большой сделки. А в Париже и Лондоне развернулась не антинемецкая, а настоящая антисоветская истерика: британские и французские элиты готовились к вступлению в советско-финскую войну на стороне Хельсинки, словно войны с Германией не было.
Пример «странной войны» – яркий, но не единственный. Соединенные Штаты и британская Канада вели в 1838 г. так называемую Арустукскую войну без каких-либо сражений. Русско-японская война 1904-1905 гг. шла в основном на полях Маньчжурии. Япония формально войну Китаю не объявляла. Да и в Первую мировую – между советской уже тогда Россией, Германией и Австро-Венгрией – в 1918 году шло некое подобие «странной войны»: Брестский мир вроде бы был подписан в марте 1918-го, но немецкие войска, нарушив демаркационную линию, вошли в Крым и на Дон и даже в Грузию.
Второй аргумент – так называемое информационное воздействие. Его сторонники постоянно говорят нам о том, что в новую эпоху одно государство может воздействовать на другое исключительно информационными методами. Однако данный аргумент опять-таки не выдерживает критики. В средневековой Европе роль информационного фактора прекрасно выполняла религия: монахи францисканцы или доминиканцы организовывали крестовые походы проповедями ничуть не хуже современных средств массовой информации. В религиозных войнах XVI-XVII веков проповедники могли организовывать целые армии протестантских общин и даже создавать целые армии, которые боролись с католической церковью и стоящей за ней империей Габсбургов. Так называемая Английская революция 1640-х годов была в реальности восстанием радикальных протестантов против Англиканской церкви, которых затем Стюарты вынудили эмигрировать в Северную Америку. Да и в прошлом веке Франция, по сути, создала в Индокитае новую религию – каодаизм, которую французские колониальные власти использовали для борьбы с коммунистами.
Не нова и концепция комбинированный атаки на определенное государство. Одной из причин успеха Германии в военных кампаниях 1940-1941 гг. было наличие в атакованных Вермахтом странах мощный «пятой колонны» – политических сил, которые симпатизировали национал-социализму и с началом немецкого вторжения выступили в поддержку Германии. Так произошло, например, в Норвегии, Нидерландах, Франции. Это были не какие-то «обозные правительства», привезенные из Берлина, а целый пласт идейно сочувствующих германскому нацизму. По сути, Третий рейх задействовал сценарий одновременного внешнего удара и активизации внутренней «пятой колонны», меняющей режим в конкретной стране и провозглашавшей курс на сотрудничество с Берлином. А ряд стран, таких как Венгрия, Болгария, Румыния и Финляндия, и вовсе согласились стать «младшими партнерами» Германии без какого-либо вторжения Вермахта на их территорию: достаточно было воздействия Берлина на их внутреннюю политику.
Третий аргумент – поддержка сепаратистских течений – это идея так называемой «прокси-войны». Ее обычно понимают двояко: или как использование подставных противников, или как использование наемных армий. То и другое – опять-таки не какой-то продукт нашего времени. Еще известный итальянский мыслитель и политический деятель Никколо Макиавелли в начале XVI века критически характеризовал роль наемников в войнах, в которых побеждает тот, у кого остается в кармане «последний талер», чтобы нанять армию. Немецкие княжества веками жили на поставках наемных солдат в армии практической всех стран Западной Европы (на Востоке эту роль играли тюркские народы, поставляя с X века гвардейцев ко дворцу багдадских халифов и египетских султанов). Что касается «войны по доверенности», то еще в конце XVIII века первый президент США Дж. Вашингтон выдавал лицензии индейским племенам на войну с другими племенами, враждебными американцам. Все эти «новации» на самом деле имеют настолько длинную историю, что желающий может отыскать их и в Античности, и в раннем Средневековье.
Четвертый аргумент – поддержка одним государством сепаратистских тенденций в другом – еще более уязвим для критики. Странно, что такая политика выдается за некую особенность нашего времени. Древние греки поддерживали сепаратизм в Персидском царстве, римляне – в Понтийском царстве. В Х веке император Священной Римской империи Оттон I поддерживал в Западно-Франкском королевстве герцогов и графов против короля западных франков Людовика IV. По сути, он пытался организовать своеобразную конфедерацию, где римский император будет главой для Западно-Франкских феодалов.
Так называемый сепаратизм поддерживал и Наполеон, отделяя от западноевропейских стран определенные территории для создания буферных государств, и англичане – в Японии, пытаясь настроить князей Сацумы и Тёсё против сегуна.
Поддержка сепаратизма стара, как сама история человечества, и была составной частью практически всех войн.
Ни один из аргументов не позволяет нам выделить «гибридные войны» в какой-то новый тип войн или объявить их особенностью нашего времени. Тем более, было бы странно определить как некую особенность российской политики. «Гибридные войны» – просто одно из названий подвида ограниченных войн, существовавшего на протяжении всей истории человечества. Все идеи «гибридизации» войны – не более чем англосаксонская стратегия ведения ограниченных войн с опорой на опыт войн раннего Нового времени.
